Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая - Элигий Ставский

– Упоры, – ответил я.

– Ну, правильно, – сказал Алексей Иванович.

Алексей Иванович переоделся и ушел. В дверях он сказал:

– Если будут спрашивать, я на бюро.

Я поставил свой стул рядом с Лешкиным и так же, как он, склонился над чертежом.

Идея упоров была простая. Точность обработки детали надо проверять по нониусу. С нониусом работать плохо. Приходится делать остановки, и на это уходит много времени. Можно убрать нониус и поставить вместо него поперечный упор. Упор не даст снять лишнюю стружку, и с ним можно работать без остановок. Кроме поперечного упора, мы хотели сделать еще и продольный. Упоры применялись уже давно. Но мы решили сделать упоры своей конструкции, обеспечивающие высокий класс точности.

– А что, если поперечный сделать на винтах? – предложил я.

Лешка поднял голову и посмотрел на меня.

– Как это?

Я объяснил. Лешка задумался. Я зажег настольную лампу и выключил общий свет. Лешка смотрел на чертеж и постукивал по столу тупым концом карандаша. Я спросил:

– Ну что, согласен?

Лешка молчал. Вынул из стола тетрадку, вырвал листок и стал делать набросок.

Последние дни у меня на душе было как-то нехорошо. А сейчас стало легче. Мне захотелось рассказать Лешке про школу, про Иру. Но про Иру я рассказать не мог, потому что, кроме Иры, была еще Нюра. Я спросил:

– Ты как, в этом году в институт собираешься?

Лешка посмотрел на меня. По лицу было видно, что он не понял вопроса. Я повторил. Он поднял плечи.

– А куда торопиться?

– У человека должна быть прямая линия. Даром, что ли, у нас институты?

– Даром. Там маменькиных сынков много. А я хочу сам пощупать, что чего стоит.

– А зачем тебе еще щупать?

– Чтобы иметь идею...

– Идея простая: получишь диплом инженера.

– Это не идея. Идея должна быть в голове. В институте ее надо решить.

– Если все щупать, можно разбросаться.

– Где это ты начитался?

– А когда это ты стал такой идейный?

– Мы будем трепаться?

– Нет, мы будем работать. Я решил закончить экстерном среднюю школу.

Лешка рассмеялся. Он протянул мне руку.

– Ну, так бы и говорил.

– Я так и говорю.

Лешка склонился над столом. Лампа освещала только его руки, лоб и глаза, и он был очень похож на настоящего инженера. Я, наверное, тоже был похож на настоящего инженера. Мы просидели над упорами несколько часов. Кое-что у нас вышло, но многое еще не получалось.

Алексей Иванович пришел очень поздно. Мы свернули чертеж и спрятали его за шкаф.

Глава четвертая

Я, конечно, и раньше знал, что дни рождения полагается отмечать. Знал, что так принято. Но до шестнадцати лет весь праздник состоял из материнского напутствия. Мы жили плохо. Отец погиб на войне. Мама говорила, что до войны мы как сыр в масле катались. Отец был инженером на Сестрорецком заводе и был изобретателем. Я помню его отчетливо. Вернее, я помню один эпизод. Кажется, была осень. Он пришел из госпиталя. Я вижу: он стоит в дверях очень высокий, худой, в серой шинели. Мамы не было. Она куда-то ушла. Он поднял меня и подбросил. Потом, не раздеваясь, прямо в шинели, сел на диван. Из вещевого мешка вынул буханку хлеба, несколько кусков вареной свинины и бутылку водки. Был голод, и хлеб и свинина мне врезались в память. Потом он пил. Пил и смотрел на меня. Лицо у него было жесткое и суровое. Потом достал пистолет, и раздался выстрел. Он выстрелил в потолок и ушел. В потолке осталась дырка. Мама иногда садилась на диван и все смотрела и смотрела на эту дырку и плакала. Мы приходили в дом даже тогда, когда одна стена развалилась и потолок едва держался. И мы садились на кирпичи, на мусор и вдвоем смотрели на эту дырку и вдвоем плакали. Мама была совсем худая и молчаливая. И глаза у нее были безразличные. Она говорила, что, наверное, умрет и что после ее смерти я должен сесть на поезд и уехать к бабушке в Проскуров. Только это она и говорила.

Мы уехали к бабушке вдвоем. У бабушки был огород и возле дома сад. Нам стало лучше. Бабушка очень хорошо гадала на картах. Она гадала каждый день и говорила, что отец должен вернуться. Мама перестала думать о смерти. У нее был диплом Института иностранных языков. Но врачи не разрешили ей работать с детьми - расшатаны нервы. Мама устроилась кассиром в какую-то артель.

Война давно окончилась, а отец не возвращался. Но карты твердили свое. В саду был шалаш. И я любил лежать в нем и сквозь прутья смотреть на небо. Я строил военные планы и уничтожал целые государства. У меня были танки и самолеты, и я отнимал отца у врагов. Я тоже верил, что отец найдется. И я бил на улице соседских ребят. Я прославился своими кулаками. И вдруг оказалось, что кто-то видел отца. Не то в Киеве, не то в Виннице. Потом оказалось, что в Виннице был не он, а в Киеве - он. Его видели снова и снова. Но каждый раз в других городах и каждый раз другого: здорового и невредимого; раненного в руку; очень важного и солидного, в машине и с другой женщиной, молодой и красивой. Из всех этих разговоров я вынес только одно: на земле очень много отцов, но моего отца нет и не будет, его убили на войне, убили навсегда. Я чувствовал себя одиноким и заброшенным, и однажды украл у бабушки из сундука пятьдесят рублей и купил на базаре бутылку самогонки. Она была крепкая. Тетка вылила немного на камень и чиркнула спичкой. Самогонка загорелась. Я выпил полбутылки. Куда делось остальное - не знаю. Возвращаться домой было трудно. Улица поднималась к небу. Меня валило назад, а дома валились на меня. Я лег сперва на мостовую, потом передо мной оказалась куча песка. Песок был золотистый, теплый, мягкий и ласковый.

Я отравился и не ел два или три дня. Мать отпоила меня парным молоком. Я не мог смотреть ей в глаза. И я сказал, что сам пробью себе дорогу. Мне не нужно ни помощи, ничего не нужно.

Меня собрали. Бабушка напекла пирогов. Я уехал в Ленинград. Мама должна была приехать позже, когда мне дадут комнату.

Я учился в ремесленном, и раз в месяц мама присылала мне в конверте десять рублей. Вместе с письмом. Эти десятирублевки для меня были самым дорогим в жизни. Я вынимал их из конверта и каждый раз клялся, что сберегу и покажу маме потом, через много лет. Но это не получалось. Я их разменивал и тратил. Я видел, как их кидали в кучу других, точно таких же.

На заводе я перестал чувствовать себя одиноким и забыл, что мне нужно пробивать себе дорогу. Все было очень просто, жизнь получалась сама. И на заводе я впервые узнал, что день рождения - это праздник, и праздник не только для меня и не только мой. У нас в общежитии был такой порядок: в январе устраивали праздник для всех, кто родился в этом месяце, в феврале для тех, кто родился в феврале, и так далее. Придумал это Васька Блохин, и никто против этого не возражал. Получалось весело, интересно, и денег тоже уходило меньше, потому что делали складчину и потому что какие-то деньги давал профсоюз.

И вот пришел мой день. Выходило, правда, не точно: потому, что я родился двенадцатого числа, а не пятого. Но это было не так важно. Ничего от этого не изменилось. Вместе со мной были именинниками Женька Семенов и Люся Захарова, штамповщица из первого цеха.

После работы я сходил в душ. В комнате никого не было. Я был один. Еще совсем недавно в пять часов было темно, а сейчас было полпятого, и солнце еще не садилось. Я устроился у окна и начал бриться. Мне хотелось пойти к Ире, и совсем не хотелось, чтобы сегодня у меня был день рождения. Окна напротив были желтые, розовые и багровые. В них отражалось солнце. Я видел, что по балкону ходят голуби.

Я не пригласил Иру и не позвонил ей. Я раздумывал очень долго. И понял, что не могу пригласить ее. На это было много причин. Мне исполнялось не двадцать четыре года. Про Иру никто не знал. И потом мне совсем не хотелось, чтобы она видела, как я стою перед всеми и отчитываюсь за прожитый год. Это был какой-то дурацкий порядок. Надо было говорить, что ты сделал за этот год и что собираешься делать дальше. Раньше я не задумывался над этим, и мне казалось, что это нормально. Но теперь я отчетливо осознал, что весь этот ритуал просто ковыряние в моих мозгах и что выполнять эту церемонию не согласится ни один настоящий мужчина. Я представил, как буду стоять перед всеми и как Ира будет улыбаться. Я не мог ее пригласить. Но решил, что все же поеду к ней. Просто уйду раньше, и все. Может быть, никто не обратит на это внимания. Разве только Нюра и Лешка. Я спрятал одеколон в тумбочку.

В прошлом году в этот день я не находил себе места. Все время смотрел на часы и бегал по этажам. А сейчас мне хотелось только одного - чтобы скорее все кончилось и чтобы я мог пойти к Ире. Откуда-то взялась муха. Она кружилась медленно и еле держалась в воздухе. По коридору бегали. Я знал, что в красном уголке накрывают на стол. Это было обязанностью девочек. Но в прошлом году я помогал им. Вернее, я помогал Нюре. Я слышал, как из лекционного зала выносили стулья. Это уже было обязанностью ребят. Открылась дверь. Я увидел Женьку Семенова. Он улыбался и, кажется, уже выпил. Ему исполнилось девятнадцать. Одну руку он держал за спиной.